Паузы в разговоре
 

Диалоги всплывают в памяти сумбурно. Окружающее их клубится незавершенным этюдом, не прорисованными образами. Только фон, только желание подчеркнуть интонацию, смысл и подтекст слов.
Кафе. Подвальчик с уютным интерьером в версальском стиле. Несколько больше, чем нужно витиеватости в оформлении. Излишняя серьезность у официантов. Нравились смягченные полутона в их голосах и в фоновой вивальдиобразной музыке, забиравшейся внутрь. Она выбрала столик у окна и усаживалась на вычурный стул так, чтобы видеть зал. Усмехнувшись, зная, что я не люблю, когда женщина курит, она достает длинную светло-голубую пачку с тонкими темно-коричневыми сигаретами и, посматривая на меня, ждет, когда официант зажжет перед ее побледневшим, а от этого несколько отчужденным, лицом огонь. Выдохнув первый глоток дыма, она снова улыбается и молчит.

- Ты очень хорошо чувствуешь ритм беседы, – говорю я, - и если он нарушен, если акцент не там поставлен... или мысль можно трактовать двояко, и вторая трактовка тянет мысль не туда...
Клавесин и скрипка дают возможность мне говорить дальше почти под аккомпанемент кротости и изысканности.
- И ритм нарушен.
Ритм просит пить.
Ритм устал и уснул.
Конечно, появится другой ритм...
или этот проснется.
Однако потерянного не вернуть.
Движение сделано, пусть даже ритм и уснул от этого.
А ты знаешь, что молчание тоже подчинено ритму?
Полное впечатление, что Версаль вошел в нее, поглотил. Я тоже замолчал.

- Ты меня уже ненавидишь? – почти нараспев прервала молчание она.
- А есть за что?
- Нет... Пока нет.
- А почему ты решила зайти в подвальчик?
- Захотелось... Я думаю. Мне здесь думается.
- Я, наверное, тебе мешаю.
- Нет. Я так, плывуще...
- Плывя?
- Нет... Это чуть иное... Похоже на созерцание облаков, одновременно идя по улице куда-нибудь.
- Параллельное движение. Это действительность? Это - потенциальная действительность. А вот еще облако, за которым мы следим. Куда оно, ты думаешь?
Облако в виде молодца в обтягивающих рейтузах белого цвета проследовало через весь зал и скрылось за входной дверью.
Я замечаю переход улыбки в серьезность. В течение минуты. Вот еще улыбка и игра глазами со мной, с входящими, с официантами и даже поваром, вынесшем в зал приготовленное для кого-то специальное блюдо. А теперь вдруг в ее глазах пустота, отрешение.
- У меня странное настроение, – говорит она. - Ты веришь в Бога?
- Скажем, да. Но это не вера без сомнений.
- Я... Я, наверное, не в Бога, - затягивается она очередным глотком дыма. - А, скажем так, в какую-то высшую силу. Меня поражает иногда, с какой любовью она ко мне относится и как безжалостно наказывает. Когда я сама знаю, что я не права... По большому счету, не права.
- Мой Шутник - это тоже что-то высшее. Создатель, Великий информационный слой. – Говорить этого не хотелось, но ее глаза хотели наполниться. - Я общаюсь с ним. Иногда на равных. Но ничего не могу сделать с его десницей. Придавит, так придавит. Причем не меня лично. Пока что. А окружающее, близкое мне, родное, ценное для меня.
Ее молчание опять леденит. Оно глубоко и насыщено.
- Что с тобой? Старайся никогда не винить себя в происшедшем.
- Я не виню. Я просто удивляюсь. Ко мне приходили.
- Кто? Что?
Приносят тарталетки и чай. Тарталетки в вазонах, чай в отдельном пузатом фарфоровом чайнике. Становится тепло от возможного прикосновения к горячему и наши руки одновременно тянутся к нему: сначала мои, а на мои – ее, накладываются греясь. Но не надолго. Чайник горячий и я отдергиваю руки. Но этого оказалось достаточно, чтобы в глазах ее зажегся огонек. Она снова улыбается и, улыбаясь, кладет свои руки на мои.
- Обжегся? – И немного с паузой, - Коллега приходила. Можно я у тебя спрошу?
- Да...
- Тот разговор. Наш утренний сегодняшний. Про признание в любви. Это ты про письмо? Как ты узнал?
- Если его так можно назвать.
- Так назвать? Это - письмо? Или - признание? Я его совсем не знаю...
- Кого?
- Автора.
- Признание было настоящим. Ты просила его назвать имя, шепотом. А он в ответ попросил не спешить.
- ...Я пытаюсь мысленно нащупать его имя. Борис? Илья? Не знаю, но это о многом скажет.
- Ни о чем не скажет. Если его назвали не правильно.
- Ты смотришь не с того конца. Имя... имя во многом определяет. Есть такая теория... и в чем-то она верна.
- Может быть... не хочу спорить. Но теория имен, и подстраивания составляющих души под него, мне не совсем близка. Всегда интересна тайна... и потеря, вызывающая ожидание.
- Это не так прямолинейно. Подстраивание. Тайна, тайна интересна до какого-то момента...
Она опять молчит, углубившись в себя. Иногда посматривает на меня, словно ища подтверждение только ей ведомым выводам и умозаключениям. Похоже, что она по крупицам и в несколько минут собирает сотни «за», а возможно и сотни «против» для решения чего-то важного, ждущего своей участи в прекрасной ее голове.
Она меня не слышит, или слышит, но не хочет этого показать.
- Скорее всего, момента этого ждут с трепетом, а дальше - ожидание другого момента, переходного, - говорю я промежуточную фразу.
И тут же с другим акцентом и тембром:
- Твои паузы в разговоре... энергетическое зомбирование?
Она бросает взгляд потревоженной росомахи и...
- Я ухожу, Лис.
Она часто так. Быстро меняется, странно додумывает, чутко дочувствовает. Ее поступки почти всегда непредсказуемы. Потому что она... Женщина. На столе остается остывающий чайник, нетронутые тарталетки и еще дымящаяся тонкая темно-коричневая сигарета.

Через пять минут звонит мой мобильный...
- Не сердись, - доносится из трубки. – Вечером созвонимся?
- Да, конечно, - говорю я.
- И не плачь там... по мне. Сильно. – Улыбается она.
- Не буду.
- Не будешь? Неужели не будешь?